Верь, бойся, проси

Приблизительная футурология

 

«Это только гриппом все вместе болеют, с ума поодиночке сходят», — говорил герой известного мультфильма и, разумеется, был неправ. Страхи тоже распространяются подобно вирусным инфекциям, накрывают волной целые континенты, чтоб потом отхлынуть, не оставив следа. Крестьяне Священной Римской империи бегут в леса в ожидании конца света, добропорядочные германские бюргеры жгут на кострах предполагаемых ведьм — и где теперь те ведьмы, где обещанный конец света? Да что там ведьмы: совсем еще недавно, 25—30 лет назад, мир трясло от страха перед ядерной войной — по обе стороны Атлантики рыли бомбоубежища, снимали фильмы о страшных последствиях ядерного взрыва, учили правила самозащиты, как падать и куда ползти при появлении атомного гриба. И что теперь, кого-нибудь волнует угроза ядерной зимы — при том, что количество боеголовок не особенно уменьшилось, а отношения между бывшими сверхдержавами снова далеки от идеала?

Нынешние массовые страхи, в отличие от средневековых, хорошо управляемы, их включают и выключают, словно кнопку на пульте, они всегда зачем-то нужны. Так в 96-м полстраны боялось возвращения коммунистов, многим натурально мерещились расстрельные списки — которые были забыты на следующий день после обнародования итогов второго тура. Так после взрывов домов в 99-м (а в остальном мире — после взрывов домов в 2001-м) стало принято бояться террористов (даром что Буденновск и Кизляр были значительно раньше), этот страх не отменяет (впрочем, и не приближает) новых терактов, зато позволяет осваивать бюджеты и менять политические конструкции. То же самое относится к свойственному Америке страху глобального потепления или развитому в Европе страху перед исламистами-экстремистами — и все эти страхи, точно так же, как страх перед эпидемией чумы или ядерной войной, не вечны; они исчезнут, сделав свое дело, на их место лет через 10—15 заступят другие. Можно даже с известной долей вероятности предположить — какие именно.

Страх голода. Как говорил цэрэушник Хиггинс в финале «Трех дней Кондора», «сегодня главный вопрос — это нефть, через 10-15 лет это будет продовольствие». Население растет, еды больше не становится — рано или поздно эти кривые сойдутся, ну или кому-то будет выгодно представить дело так, будто они сходятся. На заседаниях большой восьмерки уже вовсю обсуждают продовольственный кризис, и этот вопрос, что бы там ни происходило с урожайностью и надоями, будет все чаще присутствовать в повестках дня: страх перед тем, что завтра на столе может не оказаться куска хлеба — и благородное желание правительств обеспечить каждому этот кусок — открывают невиданные возможности для контроля и перераспределения экономических благ. На все это накладывается страх перед той едой, которую уже приходится есть и которая все меньше похожа на органический продукт, выросший в естественных условиях. Показанный полгода назад по Первому каналу фильм про генно-модифицированные продукты уже спровоцировал среди населения легкую панику, на Западе эта паранойя ширится-растет годами, и у этого страха тоже есть экономическая подоплека: если можно заставить людей переплачивать втрое за экологически чистую, органическую, не содержащую биодобавок еду (убедив их, что от всякой другой еды у них вырастут рога или сам собою поменяется пол) — как же можно этого не сделать.

Страх перед природными катастрофами. В этом, казалось бы, нет ничего нового, но интенсивность этого древнего, как мир, ужаса будет очевидно нарастать, под дамокловым мечом будет жить более-менее вся планета, а не только обитатели сейсмически неблагоприятных районов или зон прохождения тропических циклонов. Тут даже не нужно строить теорий заговора: с планетой очевидно происходит что-то не то, трясет и сдувает не тогда и не там, где этого можно ожидать согласно всем геометеозаконам, а где угодно и в любой момент. Можно лежать на пляже в Тайланде, или отдыхать на ранчо в Техасе, или просто сидеть на тихом байкальском берегу — и тут как бахнет, и как шарахнет, и способа предсказать, где именно и что конкретно произойдет, не существует. Тем более что прогнозы в этой сфере имеют свойство не сбываться: жители Калифорнии несколько десятков лет прожили в легком мандраже перед грядущим суперземлетрясением, а его — тьфу-тьфу-тьфу — все нет, и дай бог, уже не будет. Страх перед наводнениями и землетрясениями, конечно, инспирирован телевидением — когда тебе ежедневно показывают, как ни о чем не подозревающих людей накрывает десятиметровой волной или сносит десятибалльным штормом, тут как-то особенно остро становится понятно, что колокол звонит и по тебе тоже. Но ведь и вправду — звонит.

Страх перед китайской экспансией. Как это работает — хорошо помнит каждый, кто застал холодную войну: население огромных территорий вдруг начинает крайне подозрительно относиться ко всему, что делает население других огромных территорий: полет в космос, Олимпийские игры и уж тем более ввод войск в сопредельную, раздираемую гражданской войной страну — все воспринимается как часть глобального плана по захвату мирового господства. Массовый страх такого рода — сильнейшее орудие сдерживания: государство, чьи любые шаги воспринимаются окружающими как злодеяния всемирного масштаба, начинает ерзать, дергаться, неадекватно реагировать на внешние вызовы и, в конце концов, действительно сходит с «великой шахматной доски». Очевидно, что следующая страна, к которой будет применена политика невротического сдерживания, — это Китай. Ясно также, что сейчас в этом закошмаривании есть интерес не только Соединенных Штатов, а более-менее всех китайских соседей. Понятно, что, выражаясь языком советских контрпропагандистов, «нагнетание истерии» уже запущено — в момент подготовки к Олимпиаде и странным образом подвернувшихся под руку волнений в Тибете.

Есть лишь один будущий страх, не зависящий от политических интересов или медийных истерик, он абсолютно объективен и совершенно свеж, он никогда не встречался в истории — поскольку никогда в истории не было мобильных телефонов и высокоскоростного подключения к интернету: это страх перед новыми средствами коммуникации. Точнее, сложный комплекс страхов: их испытывают герои «Бумера», отключающие мобильный, по которому их можно отследить («по ходу, пробивоны»), посетители «Одноклассников», на страницу к которым начинают лезть забытые тени из прошлого, или юзеры ЖЖ, начинающие день с нервного просмотра комментов. Это страх исчезновения пространства приватного — ты в любой момент доступен, тебя можно найти, припереть к стенке, заставить выслушать что угодно или, напротив, вытянуть из тебя любую информацию, в твоей жизни отныне все ходы записаны, и ни один из них не является тайной, тебе некуда спрятаться. Это страх человека, живущего в комнате без стен — и потому открытого для всех посторонних взглядов и внешних воздействий, в том числе и для любых страхов, которые кому-то захочется на него навести.

Версия для печати