Первая русская революция 1905-1907 была мифологизирована в советское время как пролог к Февралю и Октябрю. Сохранились свидетельства члена эсеровской дружины, принимавшего участие в уличных боях в Москве, выпущенные книгоиздательством «Земля и воля» в 1906 г. по следам событий. Они имеют мало общего с отретушированными пересказами более позднего времени.
Печатается по: Ужасные дни в Москве. Записки дружинника. Книгоиздательство «Земля и воля». СПб., 1906.

Записки дружинника

Девятого декабря поздним вечером на Старой Триумфальной площади царило необычайное оживление: по углам улиц стояли кучки народа, посреди площади несколько человек ломали какую-то будку, другие катили тяжелые камни, тащили доски и всякий деревянный и железный хлам на угол Тверской. Здесь строили баррикаду.
Трудно сказать, что это были за люди. По-видимому, однако, рабочие, приказчики и мелкие лавочники. Работа шла медленно: никто не знал, как строить баррикаду, и отдельные ее части несколько раз перестраивались. Очевидно, никто не руководил этой разношерстной толпой, не видно было даже организованной дружины. Не верилось глазам при виде баррикады. Казалось, начало восстания было провоцировано, чтобы тотчас же подавить его.
Скоро из угла темной площади раздался револьверный залп. Публика, стоявшая по углам, шарахнулась в сторону, и в то же время кто-то крикнул: «Не бойтесь, это провокаторы стреляют!» Минуты через три выстрелы повторились в том же месте и из окон или с балкона высокого углового дома. Стали говорить, что сверху стреляют жандармы и солдаты, которые прошли через двор по соседней улице. Но раненых и убитых не было видно.

В то же время телефонными проволоками стали перетягивать Садовую по направлению к новому зданию земства, а вдоль улицы разбивали газовые фонари. «Зачем они горят? - заметил кто-то. - Чтобы в нас при свете удобнее было стрелять?» На углу Садовой и Тверской два человека подпиливали телеграфный столб. Теперь выстрелы один за другим раздавались на улице. Не привыкшая еще к ним публика быстро исчезала, и приехавшие казаки нашли площадь почти пустой.

Прошла тревожная для всех ночь, а утром следующего дня баррикады покрывали уже Долгоруковскую и Садовую от Ст. Триумфальной к Кудрину. Здесь работала все та же смешанная толпа, та же неорганизованная масса, но сегодня она была несравненно более революционно настроена. У передовых позиций шла перестрелка, а дальше вырастали все новые и новые баррикады. Так началось вооруженное восстание в Москве.

В первые два-три дня восстания на многих фабриках и заводах ежедневно собирались митинги. Там слышались проклятия правительству обманщиков и реакционеров, всюду с полной верой в успех дела pa6oчиe говорили о необходимости дать решительное сражение старому режиму и добиться, наконец, свободы. Настроение всюду бодрое и праздничное.

Днем я был занят на митингах, а вечером уходил на Пресню в дружину. Этот квартал, с его узкими, кривыми улицами и переулками, населенный почти одними рабочими, представлял необычайно удобное поле для действий дружины. Он скоро целиком оказался в нашей власти. Полиция подвергалась постоянным нападениям со стороны дружинников и сочла за лучше покинуть наш район и свой первый участок, к которому уж слишком близко придвинулись баррикады. Полицию из третьего участка прогнали силой, отобрав оружие. Это было приблизительно 13 декабря. Теперь днем и ночью дружинники караулили все пункты, откуда можно было бы ждать нападения, и обо всякой опасности доносили в «штаб» на Прохоровскую фабрику, в чайную. Здесь собиралась дружина, отсюда мы шли «в дело».

Обыкновенно выступали группой 20-25 человек. «Револьверы вперед, на разведки!» - командовал начальник, и «револьверы» рассыпались по переулкам высматривать, нет ли засады, а «ружья» шли на выстрелы солдат, паливших в никем не защищаемые баррикады. Сюда же приходили и посланные на разведки и делали доклады. Если нигде засады не оказывалось, разведчики оставались с отрядом, если же она была, туда посылалось несколько человек прогнать засаду. До нашего прихода солдаты успевали самое большее дать несколько залпов в баррикаду и, убедившись, что за нею никого нет, облить ее керосином и поджечь. Мы никогда почти не давали одиночных выстрелов - всегда били залпом, чтобы большим шумом произвести больший эффект.

Стреляли из-за ворот, из-за углов, но никогда с открытого места: нам приходилось дорожить своими силами. Что могли сделать мы, плохо вооруженные, новички в военном деле, против обученных солдат и трехлинейных винтовок? Но солдаты действовали очень нерешительно. Баррикады, засыпанные снегом, пули, невидно откуда летевшие в строй, неуловимый враг - все это вносило смущение в их ряды. Они казались усталыми от вина и постоянной тревоги. Они отступали при первых залпах дружины, оставляя убитых и раненых. Иногда отступали и мы, прекращая огонь. Тогда солдатские пули долго со свистом летели вдоль Пресни, а в переулках стоял народ, давно привыкший к этому свисту. Ни один солдат, однако, не решался идти в переулки. Расстреляв патроны на широкой улице, они уходили назад, в часть на Кудринской улице.

Мы жили на Пресне почти безвыходно. Здесь обедали и пили чай, здесь же в чайной спали на длинных столах и скамейках. Вечером, когда ружейная мушка становилась невидной для глаз, перестрелка кончалась, и дружинники сходились в чайную. Здесь пели революционные песни, читали «Известия Совета Рабочих Депутатов» и листки, делились впечатлениями. Мы верили в нашу победу, верили в то, что Петербург нас поддержит, что восстание охватит города. Но что делать в остальной России? Из Петербурга приходили две газеты: «Слово» и «Новое Время». Они много врали о Москве и, казалось нам, умышленно молчали о том, что делается в северной столице: те мелочи, которые там попадались, вроде василеостровских баррикад, представлялись нам чем-то крупным, и наша энергия в борьбе не слабела.

К вечеру 15 декабря стало известно, что почти во всех районах, кроме нашего, спокойно: дружины разошлись и бездействуют, баррикады сняты, и военные патрули беспрепятственно ходят по улицам, обыскивая прохожих. Совет рабочих депутатов собрался в последний раз с большими трудностями и передал свои полномочия исполнительной комиссии. 16-го пришли достоверные известия о Петербурге. В Москву приехал Семеновский полк и новая артиллерия. Не было сомнения, что вся военная сила будет направлена теперь против нас, защищающих Пресню. А нас была все та же горсточка людей - меньше сотни. Оставалось прекратить теперь уже бесцельное сопротивление, и мы решили это сделать вечером 17 декабря. Но сила заставила нас раньше вечера сложить оружие. Едва только стало светать, как за маленькой горкой с поля раздался пушечный залп, за ним другой, третий... В то же время от Горбатого моста и Зоологического сада пришли наши часовые сказать, что наступают солдаты. Пошли отстреливаться и к Горбатому мосту, и к Зоологическому саду. Войск было много - не прежние отряды по 30-40 человек. Сегодня они действовали уверенно и более смело. Горбатый мост был занят войсками. Мы отступили. Часть нашего отряда вернулась на Прохоровку, не зная, что делать. Скоро вернулись и другие с начальником отряда.

Пушки гремели с трех сторон. Орудийные снаряды били в дома, взвивали снег на крышах, рвались в воздухе.
Десятый час утра. Солдаты подошли уж к Пресненской заставе и из Охотничьего переулка перебираются через Камер-Коллежский вал. Их много, но мы идем встречать их. Они быстро бегут один за другим через улицу к дровяному складу под нашими выстрелами. Оттуда они скоро увидят нас за низкой баррикадой. Мы ушли во двор углового дома, и тотчас же град пуль осыпал покинутую баррикаду. Осколок шрапнели с гулом пролетел по двору и в двух шагах от меня зарылся в снеге.

Нас шесть человек. На что мы надеемся и зачем здесь стоим? Eсть время уйти и спрятать оружие. Дворами и переулками добирались мы назад, в чайную Прохоровской фабрики. Прохоровский двор, где обычно толпились рабочие, теперь опустел: одни бежали в надежде уйти в город, другие забились в подвалы своих казарм, боясь быть убитыми. Мы спрятали оружие и также покинули опустелое место, пожелав друг другу остаться живыми.
Спускались сумерки. Зарево пожаров обагряло все небо над Пресней. Трескотня солдатских винтовок и грохот орудий сотрясали воздух и звоном отдавались в ушах.

А Пресня молчала, ее дружина давно прекратила стрельбу и рассеялась.

Я уходил с Пресни 18-го в восьмом часу. К Горбатому мосту тянулись перепуганные жители Пресни, уходя из ада разгромов и пожаров. Они тащили в узелках и везли на санях свои скудные пожитки. Целая вереница людей стояла у моста, ожидая очереди обыска. Солдаты шеренгой перетянули мост, а за ними вдоль моста ходили офицеры, рассматривая обыскиваемых и самодовольно ухмыляясь. Ждать очереди было долго и холодно, и я попробовал торопить обыскивавших солдат - «Вам полчаса трудно обождать, а мы уж четвертый час здесь мерзнем. Вот не стреляли бы, так ничего бы этого и не было!» - ответил мне солдат. Наконец меня обыскали и пропустили. Однако не совсем. На другом конце моста стояли те же семеновские солдаты, драгуны и артиллеристы, а с ними вместе несколько человек в штатском, в черных тулупах с выпушкой и солдатскими ружьями в руках.

- Стой! - остановил меня один из этих новоявленных милиционеров. - Ты кто такой?

- Меня уж обыскали, - возразил я.

- Этого мало. Кто такой, я спрашиваю.

Я назвал вымышленную фамилию.

- Чем занимаешься?

- Механик.

- А, забастовщик! Православный?

- Да.

- Покажи крест.

- У меня нет креста.

- Надо пристрелить, - вмешался здесь один из солдат, - это самый агитатор и есть... Ну проходи, что ль, - сказал он затем после короткого молчания.

«Не приказано расстреливать, когда ничего не нашли», - слышу я за спиной вместо выстрела и иду в город.

Подготовил Евгений Клименко