Соска нашей мечты

Подростки и консюмеризм

I.
В незабвенном 1992 году я, получив зарплату, приходила в «Детский мир» на Лубянке. Времена были мифологические — в переходе на корточках сидели клиенты аптеки № 1, палатки еще торговали эмманюэлью и отравой для мгновенного увеличения груди; по периметру храма детских товаров темноликие женщины трясли хлопчатобумажными колготками и коробками детского питания; на асфальте под их ногами белели свежие картофельные очистки, они долго меня интриговали — откуда, где и почему не темнеют…. Я поднималась на четвертый этаж. Там открылась итальянская лавка с товарами для новорожденных, ныне совершенно попсовая, демократичная и недорогая марка, но тогда, но тогда… Я покупала по одному предмету с каждого визита, на что хватало: соску, бутылочку, какую-то салфетку. Это были божественные предметы: легкие, красивые, прозрачные или белоснежные, или розовые — прозрачный пластик против отечественных тяжеловесов: стекла и гуттаперчи. Это были предметы великого откровения, засланцы из другого вещного космоса, из того мира, где существовали автомобильные кресла для младенцев и кровати с белыми балдахинами, где каждая девочка с первых регул пользовалась «тампонами для девочек», подумать только. Это были атрибуты волшебного «цивилизованного детства», стерильного, но вместе с тем пахнущего пудрой, кремом, ванилью и мятой; в этом мире дети не плакали, а улыбались под Моцарта и какали свежим творогом. Частицу этого мира можно было потрогать, понюхать, лизнуть и даже купить. Меня томил и будоражил предмет, называемый «ершиком для мытья бутылочек». В сущности, это был обыкновенный ершик, просто маленький и изящный, повышенной белоснежности, он стоил денег нечеловеческих — 4, 5 доллара, я ходила вокруг него кругами, прикидывая, заранее страдая, это ж еды на неделю! Мне представлялось, что если я буду мыть полуторадолларовую пластиковую бутылочку (с соской, которую — подумать только! — не надо кипятить, а достаточно просто вымыть, о, «там умеют делать») этим волшебным ершиком, то ребенок будет здоров и благополучен какими-то особенными здоровьем и благополучием. Но было душно и бедно, бесцеремонно гоготали иностранцы, — так и не купила. Жизнь пошла по дурной колее.

II.
Подозреваю, что, случись мне повторить этот опыт сейчас, были б те же страсти, только в профиль. Если «прелестное» стало ширпотребом, я искала бы другого прелестного. Само это звание — «вещь для ребенка» — обладает огромным мобилизационным потенциалом, в нем есть призыв и приказ: заложи душу, иди и купи, «розавинькое» и душистое, гигроскопичное и гипоаллергенное, проверено электроникой и прошло тройную перегонку, — ребенок должен расти среди красивых вещей, все лучшее детям, таков наш закон. В какой-то момент наступает трезвость — относительная: это когда встряхиваемся и понимаем, что забота о ребенке — это битое антоновское яблоко за двадцать рублей кило, а не «джонатан» с пятью слоями воска за восемьдесят, что теплые носки надо покупать у рыночных бабушек, а не в «Атриуме» и что, наконец, наволочки Ивановского комбината предпочтительнее шелковых, на них снятся настоящие детские сны. Самое трудное в родительстве — утрата придыхания, признание общих мест, низких истин оголтело мещанствующей родни и приоритета полезного над прекрасным.

Но однажды настает момент, когда мы уже не влияем на вещественную среду своего ребенка, или участвуем в этом очень слабо. Он подросток, тинейджер, и к нему прирастают, как мусор, чужие, вздорные и в массе своей враждебные взрослые вещи, притворяющиеся «молодежными».

Эти вещи совмещают коня и трепетную лань — непристойность и буржуазность, фрондерство и гламур, высокие технологии и дремучие назначения. Шмотки. «Гаджеты» — бессмысленные, без конца ломающиеся мобильники и плейеры. Губная помада категории «три вокзала». Лифчики, уместные в порнофильме. Глянцевые журналы. Молескины.

Иными словами, в доме множится пакость. И мы — с переменной кротостью — отдаем за нее трудовые рубли.

III.
«…всегда есть социальная группа, стремящаяся освоить более высокое качество жизни, — это молодежь, не имеющая на старте ни материального благополучия, ни социальных позиций. Поэтому чем больше в обществе доля молодежи, особенно образованной, тем выше темпы экономического развития», — утверждают социологи из Центра стратегических исследований Росгосстраха. Может быть, и так, — но «высокое качество жизни» в представлении современного городского подростка выглядит довольно-таки забавно. Структура подросткового потребления в гораздо большей степени сформирована запросами среды и масскульта, чем возможностями родителей. В этом смысле бедные максимально приближены к богатым — после окончания школы они уже никогда не будут находиться на такой короткой дистанции.

Как ни странно, самое безобидное — это шмотки. Подростковая среда, если она не жуковско-рублевская, достаточно демократична, она не требует дизайнерского и брендового, ей довольно «Террановы» или китайских забавностей, и в бедных семействах проблема «хуже всех одета» не самая острая. Независимо от достатка — нас чаще напрягает вкус, чем цена, форсированная попытка сексапила или, напротив, рыночности, которая «зовется vulgar, не могу».

Один из главных объектов подросткового потребления — идеология и представления. Девочки потребляют, разумеется, идеологию гламура. Не стильные вещи, а их образы, не предметы, а ценности, не лайф-стайл, а представления о нем. Ценностное поле гламура простое и понятное, на нем растут совсем простые злаки. Манифестируется правильная, ясная, эффективная женская доля. Глянец А — для секретарш — учит грамотному, т. е. матримониально успешному, отсосу у шефа, а глянец Б — для особо удачливых экс-секретарш, ставших женами (это профессия), — учит, как удержать мужа от развода и раздела имущества. А вот есть журнал В для нимфеток, порядочный, благопристойный, с нравственными основами: запрещается упоминать алкоголь, сигареты и наркотики, зато о презервативах пишут с большим знанием дела, за каждым словом чувствуется причмокивание. «Мне 15 лет, парню 20, он требует секса. Дать иль не дать, вот в чем вопрос?» Психолог отвечает: «Решение надо принимать самостоятельно…» Мы, конечно, считаем, что у наших девочек есть некоторый иммунитет, мы что-то там вкладывали, и про гламур они отзываются с замечательным ядом, иногда даже и остроумно, однако пакость появляется в доме с поразительной регулярностью. («Врага надо знать в лицо», — выпалила дочь, застигнутая за чтением «Космо». Глаза у нее были честные-честные). Мы уже и не боремся, памятую о сладости запретного и обаянии подзаконного, уговариваем себя, что все пройдет, как ветрянка, но оно все равно живет, все равно действует, — и девочки второго пубертата, умные и глупые, скромные и не очень, красотки и серые мышки, из семей разного достатка и разных культурных сред, так или иначе подвергаются этому облучению.

В структуре подростковых запросов важное место занимают коммуникации, «медийное потребление». Два с половиной часа в день — норма европейского подростка, интернета едят больше чем телевизора, но в России, думается, этот показатель намного больше. Книга для современного подростка — прежде всего учебник (никуда не денешься), собственно же литература присутствует очень факультативно, если не считать литературой разнообразный покетбуковский трэш. Главный стон родителей-интеллигентов: не читают! утрачена культура книги! книга вышла из обихода! утрачена потребность в чтении! Ну да, уже полтора десятилетия дети не читают, а смотрят и слушают. Террор визуальности, подмена текста клипом, картинка и звук вместо буквы. Сотни работ, тысячи рекомендаций по приучению к чтению — и ни одна не работает. Покупаем плейеры в робкой надежде, что «Преступление и наказание» будет изучено с помощью аудиокниги: сиди в метро и слушай, собственноручно закачиваем, — а там певица Максим и почему-то (здесь слеза умиления и надежды) Фрэнк Синатра, книга же аннигилирована за недостатком места на диске. Все по-честному: мы полагаем, что они обкрадены эпохой («что за юность без Мандельштама?»), а они объясняют наши настроения скудной бесцветной юностью, «У вас-то был полный Кобзон». К счастью, совсем не в моде телевизор, точнее, телевизор модно презирать, и делается это громко и демонстративно, за исключением тех вечерних часов, когда идет сериал «Кадеты», и дневных, когда в Доме-2 травят строителей любви.

На четвертое место в структуре потребления можно поставить досуговую сферу. В клубах они еще не совсем родные (к счастью, к счастью), а вот недорогие концерты, open air и, главное, кофейни — постоянные резиденции, что, в общем, тоже дорого и чревато гастритом (хотя у кого его нет), но мы закрываем глаза, как закрываем их и на многое другое. Вместе с тем это наиболее тревожная сфера — мы неутомимы в своей наркофобии, но, отстегивая очередные сотни на какую-нибудь гадкую «Шоколадницу», утешаем себя тем, что там, по крайней мере, не валяются шприцы, место чистенькое, не подворотня. Не знаю родителей, которые устраивали бы своим детям скандалы из-за курения, — все держат в голове другую опасность, гораздо более страшную.

IV.
Первое поколение детей, родившихся на конвульсиях Советского Союза, на сломе грандиозных эпох, не стало жлобским поколением: они со снисходительным пониманием относятся к нашим проблемам, не очень активно делятся собственными, не требуют от нас невозможного, но и не задают больших ожиданий. Наши претензии к ним — чаще всего вкусовые, то есть вечные. Если нашему поколению часто не хватало уверенности в себе, то им, напротив, недостает рефлексии, — и это, пожалуй, единственный радикальный их недостаток. И когда девочки контрабандой тащат домой глянцевую дрянь, я только пожимаю плечами: мне непременно вспоминаются революционная соска из прозрачного латекса, походившая на кусок медузы, и белоснежный ершик для мытья младенческих бутылок. Вспоминаются те ставки, то доверие, те прельщения и очарованности. Все чаще кажется, что многое было предопределено тогда, а не сейчас, что в воспитании мы лишь корректоры, а не креаторы, — и Детский мир периода первоначального накопления все еще стоит за каждым окном.

Версия для печати