Дайте нам сгореть

Что случилось в доме престарелых около поселка Чернь

I.
- И мы должны делать все, чтобы жители Тульского края чувствовали себя хорошо и достойно, - заместитель губернатора Тульской области Аркадий Чмуневич, кажется, сам понимает, что говорит не то, но это не важно, его все равно никто не слушает. Аудитория, выстроившаяся полукругом напротив девяти свежевырытых могил, - человек сто. Двое очень дряхлых стариков (один опирается на костыль), три старухи (одна держит в руках букет желтых бумажных цветов), один заплаканный подросток лет пятнадцати, остальные - сотрудники пансионата, женщины за пятьдесят в странных меховых шапках. Отпевание уже закончилось, траурный митинг состоит из одной речи Чмуневича. После того, как гробы опустят в могилы, женщин в шапках отвезут в райцентр Чернь, где Чмуневич проведет совещание по вопросам пожарной безопасности социальных учреждений. Он будет ругаться и грозить оргвыводами; его можно понять - ведь жители Тульского края должны чувствовать себя хорошо и достойно.

Интернатские рабочие руками отковыривают от смерзшихся пригорков куски глины, бросают их в могилы - глина бьется о гробы с таким звуком, что кажется, будто они пустые. Глава муниципального образования «Чернский район» Александр Алферов говорит шепотом главе поселения Велье-Никольское Александру Гребенькову: «Сейчас людей увезут, скажи бульдозеристу, чтобы доделал, а то эти себе все руки отморозят». Бульдозер, которым будут закапывать могилы, и экскаватор, которым их копали, - приехали из райцентра, потому что похороны проводятся «на районном уровне».

Замгубернатора и глава района - не Бог весть какие высокие гости, но и таких на кладбище в Велье-Никольском никогда не бывало. На этом кладбище вообще ничего не бывало, даже кладбищенской ограды, венков и памятников. Дело в том, что это вообще не кладбище. Обитателей Чернского интерната для престарелых и инвалидов хоронят прямо на поляне в лесу. На десятке могил - деревянные кресты, свидетельствующие о том, что у некоторых стариков все-таки были родственники. Остальные могилы обозначены железными прутьями с желтыми табличками - фамилия, инициалы, дата смерти. У тех, кого хоронят теперь, на могилах будут и таблички, и кресты - типовые, металлические, ажурные. Я спросил у главы района, есть ли у этой поляны официальный статус кладбища, и Алферов ответил: «Есть. Наверное».

II.
Двухэтажный жилой корпус Чернского интерната для престарелых и инвалидов (инвалиды - в основном с заболеваниями нервной системы и опорно-двигательного аппарата) 1952 года постройки сгорел 4 ноября. Пожар начался днем, в половине второго, и продолжался пять часов.

Теперь корпус снаружи похож на декорации какого-нибудь готического триллера - когда зловещий замок уже сгорел, и все его обитатели умерли: обугленные стены и пустые окна, через которые видно небо. Изнутри - что-то вроде бесланской школы: жизнерадостная живопись на стенах (в бывшей столовой - три большие фрески: слева старец, играющий на гуслях, и отрок, его слушающий, справа - гусар с виолончелью и дама в белом со скрипочкой, по центру - большой праздничный стол, символом изобилия на котором служит самовар), разбитые зеркала, пожарная кнопка (почему-то желтая, а не красная), уцелевшая на сгоревшей стене.

Столовая от огня не пострадала, но никакой мебели в ней почему-то нет - только разбитое пианино лежит посреди обеденного зала декой на полу. В служебном столовском коридоре на стене - календарь на 2004 год и записка «Девочки, не забудьте купить хлеба». Отдельная комната - хлеборезка, на полке стоит початая бутылка коньяка «Ной», свидетельствующая о том, что привилегированное положение хлеборезов за десятилетия не изменилось.

Некоторые старики (те, кто обедал в первую смену) в момент возгорания находилась в столовой. Если бы не обед, жертв могло быть значительно больше. Когда дежурная медсестра объявила, что дом горит, и нужно выходить на улицу, старики брали с собой ложки, тарелки и доедали обед уже во дворе. Всю посуду сдали потом сестре-хозяйке.

III.
Если пройти через всю столовую, то можно попасть в коридор, соединяющий обеденный зал с медблоком и жилыми помещениями - с этого коридора и начинается то, что глава района называет «следами разрушений». Следы разрушений - это отсутствующий потолок и сугробы на полу. Из-под сугробов торчат обгоревшие одеяла и подушки; даже если знаешь, что все тела погибших из здания давно вынесли, все равно боишься наступить на чей-нибудь труп. В конце коридора - одна из четырех лестниц, ведущих наверх. Лестница цела, но спуститься по ней никто не смог, потому что этот выход был отрезан от комнат огнем. Теперь прямо над лестничной площадкой - небо.

Потолок обвалился во время тушения пожара. Очаг возгорания был в жилом крыле второго этажа. В одной из комнат вначале пошел дым из того места на потолке, где крепится люстра, потом люстра упала на пол, а потолок загорелся по-настоящему.

На втором этаже жили здоровые старики (в основном бывшие заключенные, оставшиеся на попечении государства; таких в интернате было 150 человек). На первом этаже находились спальни инвалидов (в интернате их называют «обеспечиваемыми»), в большинстве своем не пострадавших. А жители второго этажа по до сих пор непонятным причинам забаррикадировались в своих комнатах и не пускали приехавших через девять минут после вызова (но через полчаса после возгорания) пожарных. Насчет того, почему не пускали - пока две версии: либо паника, либо «Максимка». «Максимка» - это стеклоочиститель, 170 рублей за 5 литров, самый популярный алкогольный (96 процентов спирта) напиток в интернате. У некоторых после «Максимки» отказывают ноги, но не навсегда, а дня на три-четыре - главное отлежаться.

Версия, которую деликатно называют «паника», на самом деле выглядит еще более мрачной, чем история про стеклоочистительную жидкость. Медсестры, помогавшие спасать стариков, говорят, что те, отказываясь выходить, кричали: «Отстаньте от нас, дайте нам сгореть». Некоторые двери второго этажа так и остались запертыми навсегда. Из этих комнат вместе с перекрытиями на первый этаж падали уже мертвые люди.

Основных версий причины возгорания - тоже две. Либо старики, которые пили «Максимку», курили у себя в комнатах или на чердаке, и что-то случайно загорелось (курилка действительно устроена неудобно - на первом этаже, в расчете на то, что ходячим старикам со второго будет не лень спускаться вниз), либо замкнуло электропроводку. Версия проводки - основная, хотя все электрооборудование в интернате меняли летом прошлого года. Ни у кого нет сомнений только в одном: деревянная труха, в которую превратились межэтажные перекрытия, позволила огню моментально распространиться по всему зданию.

IV.
Стандартная комната в интернате - три на четыре метра. Судя по табличкам с фамилиями, уцелевшим на нескольких дверях, в каждой комнате жили шесть человек. В комнатах первого этажа, на которые обрушились потолки, вперемешку свалены вещи обитателей обоих этажей. В одной из комнат на полу валяется панцирная кровать, сетка которой расплелась и тянется куда-то вверх, на несуществующий уже второй этаж. Некоторые старики погибли, падая вниз вместе с рушащимся полом. Те, кто уцелел, спасались сами через окна - наиболее крепкие спускались по канатам из простыней, остальные просто прыгали. Кто-то на растянутые внизу медсестрами одеяла, кто-то просто на землю.

Кто спрыгнул - те лежат с переломами в больницах Черни и соседних городов Щекина и Плавска. Кто не прыгал - сгорел.

V.
Жизнь в Чернском интернате теперь сосредоточена в нескольких хозпостройках вокруг сгоревшего корпуса. Это свинарник (у интерната было свое подсобное хозяйство) и продуктовый магазин, на стене которого почти такая же, как в столовой, фреска «про изобилие», только вместо самовара здесь в качестве символа благосостояния корзина с фруктами и шоколадкой «Альпен гольд». Еще банно-прачечный комбинат и почему-то находящийся в нем же административный отсек: приемная директора и бухгалтерия. Одна из сотрудниц интерната (имя ее назвать нельзя, поскольку следователь взял у всех работников заведения подписку о неразглашении) рассказала мне, что хоть проводку и меняли, но почему-то в завалах нашли переплетенные медные и алюминиевые провода, по поводу которых районный пожарный надзор еще год назад вынес предписание. Всего предписаний за год было около 30, 26 из них администрация выполнила. Еще удалось выяснить, что все продукты из пищеблока, а также столовская мебель - не Бог весть какие, но вполне крепкие стулья - исчезли вместе с пожарными, которые приезжали в интернат даже через сутки после того, как огонь был потушен (в интернате побывало 22 пожарных расчета - не только из районов Тульской области, но и из Мценска, принадлежащего соседней - Орловской).

VI.
Медсестры и врачи, работавшие в интернате, сейчас вместе со стариками и инвалидами (в интернате содержалось 287 человек, из них 32 погибли) распределены по аналогичным заведениям в других районах области - Дубенском, Первомайском, Северо-Агеевском и Красницком. Оставшиеся сотрудники будут ходить на работу и получать зарплату еще в течение трех месяцев. Зарплата повара - 4 тысячи рублей в месяц, и, в принципе, нетрудно понять повариху Нину, которая в день похорон пришла в пищеблок «за вещами», увидела, что замок с кладовки, от которой у нее были ключи, сбит, и заплакала.

Поплакав, она показала мне «семидневное меню-раскладку на зимне-осенний период»: в понедельник каша пшенная, во вторник - каша ячневая, в среду - каша овсяная, в четверг - кулеш гречневый, в пятницу снова каша ячневая, в субботу каша манная, в воскресенье - макаронник ленивый. С понедельника - все по новой.

Нина родилась и выросла в Велье-Никольском, раньше работала в пионерлагере, последние десять лет - в интернате. Где будет работать теперь, не знает, потому что других рабочих мест в поселке нет. Даже указатель «Чернский интернат» с трассы показывает именно на поселок, а не на интернат.

Из тридцати двух погибших пока опознано только одиннадцать человек - все они уже похоронены. Опознание проводили медсестры - им было проще, потому что они мыли и переодевали многих стариков, знают, какие у кого были шрамы и татуировки. Если остальные погибшие до конца ноября не будут опознаны, их похоронят в братской могиле.

Родных и близких погибших на похоронах не было. Пришла только двоюродная сестра одной женщины (та самая, с желтым бумажным букетом). Она сама сдала кузину в интернат (та страдала эпилепсией), но потом устроилась туда на работу санитаркой. Теперь собирается увольняться - но чуть позже, сейчас бросать попавших в беду коллег не хочет, поэтому ухаживает за теми инвалидами, которых перевели в Дубну (это поселок под Тулой).

VII.
Медсестры и нянечки выстраиваются в очередь к автобусу, который отвезет их на совещание в райцентр. Глава Велье-Никольского поселения Александр Гребеньков идет к бульдозеру просить бульдозериста засыпать могилы. На вопросы отвечает неохотно. «Искать виновных, конечно, нужно, но гораздо важнее найти деньги. Этот вопрос будем решать на уровне Москвы, пока готовим смету. Нужно строить новый интернат, по такому проекту, который исключил бы повторение трагедии даже при самых неблагоприятных условиях».

Формулировка настолько туманная, что я переспрашиваю: каким именно должен быть новый интернат? «Одноэтажным, обязательно одноэтажным», - не оборачиваясь, отвечает глава поселка и залезает в кабину бульдозера.

Александр Гребеньков - человек предусмотрительный. Одна из сотрудниц рассказала о том, как, выйдя во двор своего дома (она живет в Велье-Никольском), увидела дым и побежала через лес к интернату, и вместе с медсестрами стояла под окнами с одеялом, и 98-летний Николай Семенович Кривулин, спускавшийся из окна на простыне, сумел спрыгнуть на это одеяло, а его 77-летний сосед Борис Васильевич Дмитриев сорвался и упал на землю, сломав обе руки и ребра.

Такого больше никогда не будет. Ведь новый интернат построят одноэтажным.

Версия для печати