Пожарный случай

Трое детей погибли в огне на глазах у матери

 

От Петербурга до деревни Хапо-Ое километров 30. Сорок пять минут езды по Мурманскому шоссе. Я еду туда, чтобы поговорить с женщиной, у которой 17 сентября в сгоревшей квартире погибли трое детей — разнополые близнецы трех лет и девочка, которой исполнился один год и семь месяцев. Из новостных сводок, которые мне удалось насобирать накануне, не понять конкретных обстоятельств, кроме намеков, что пожарные, видимо, были вызваны слишком поздно, а где находились при возгорании взрослые, которые могли бы спасти детей, неизвестно.

Для ребенка, оставшегося без матери, придумано слово «сирота», а для матери, потерявшей детей, в языке ничего не предусмотрено, он как бы в принципе отказывается обозначать такую ситуацию, и я, рассматривая громоздящиеся на пригорке неказистые серенькие домишки Хапо-Ое, совершенно не представляю, повернется ли вообще у меня язык задавать вопросы, какие и кому. Для начала не у кого даже спросить, где находится сельсовет, отдел муниципального управления или как тут это называется: во втором часу ноябрьского дня улицы деревни безлюдны, но надежда на магазин «Продукты» как на путеводный маяк оправдывается — из подсобки появляется скучающая в отсутствие покупателей продавщица и объясняет, как найти местную жилконтору: «Но только сегодня суббота, они не работают». «Сегодня пятница», — говорю я, впрочем, уже с некоторым сомнением, и продавщица расплывается виноватой улыбкой: «Ой, да, чего это я…»

Контора расположена на первом этаже одного из двухэтажных домиков серого кирпича, построившихся в каре где-то примерно в центре Хапо-Ое, а в центре самого каре высится, в свою очередь, более обширный серокирпичный магазин, и там есть хоть какие-то люди. Внутри конторы обнаруживается пожилая женщина в очках и розовой кофте, которая моему желанию поговорить с матерью погибших детей особенно не удивляется и просит трех топчущихся на лестничной площадке девочек лет 10-12-ти проводить меня к Свете. Девочки ведут меня по раскисшей осенней грязи к дому, где Света теперь живет у сестры своего мужа, Наташи, и по пути рассказывают, что Светин муж пропал два года назад. Дверь открывает светловолосая женщина лет тридцати — это Наташа, которая на просьбу поговорить со Светой тоже не слишком удивляется, приглашает меня внутрь и усаживает за стол в прихожей, совмещенной с кухней. Зато недоумеваю я, когда на крик «Света!» из комнаты выходит миловидная девочка лет 11-ти с распущенными волосами и вопросительно смотрит на меня. «Нет, мне, наверное, не эта Света нужна… — бормочу я, — мне нужна та Света, у которой дети… погибли».

Потом, когда мы с Наташей разговоримся, она объяснит, что подумала, будто я пришла жаловаться на ее дочку, что-то натворившую, и не сообразила, что мне нужна не маленькая Света, а большая. Не такая уж она, впрочем, и большая — ей 26 лет, на фотографиях она выглядит даже, пожалуй, моложе, а Наташа, описывая характер невестки, говорит об инфантильности. Увидеть Свету лично у меня не получится, каждый день она встает в шесть утра и уезжает на Полюстровский рынок торговать джинсами. Возвращается не раньше десяти вечера, а выходных у нее не бывает, потому что деньги сейчас нужны. «Да ничего она не будет рассказывать…» — качает головой Наташа, но меня не выгоняет, и я остаюсь за столом, накрытым клеенкой с зелеными пальмами и розовыми цветами, а хозяйка, сев рядом, как-то незаметно избавляет меня от трудной необходимости выспрашивать подробности случившегося.

Света жила в двухкомнатной квартире на первом этаже двухэтажного дома по Шоссейной улице: в одной комнате, метров десяти, она с тремя детьми, во второй — хозяйка квартиры, бабушка Светиного мужа Сильва Семеновна, с одним из сыновей, наркоманом Валерой, гордившимся своей отсидкой за угон автомобиля, периодически пристававшим к Свете или задиравшим ее, когда она вечером собиралась на работу — охранять местную ферму: «Что, на блядки собралась?» Сильва Семеновна правнуков хоть и любила, но Свету ела поедом, а во время ссор высказывала сомнения в законнорожденности Светиных детей и требовала выписать «выблядков» с ее жилплощади. Сама Света в сгоревшей квартире никогда прописана не была, у нее временная прописка в Петербурге, у отца, живущего в коммуналке с новой женой. Светина мама погибла, тоже при пожаре, три года назад. Наташа считает, что родители, занятые своей карьерой и личной жизнью, не уделяли Свете внимания именно в тот период, когда она в нем больше всего нуждалась: в 16 лет она встретила своего первого мужа, который научил ее варить винт и колоться, и у второго мужа, без вести пропавшего Коли, к которому Света переехала в Хапо-Ое из Петербурга, тоже были проблемы с наркотиками.

Сама Света, улыбчивая блондинка, не выглядит ни наркоманкой, ни алкоголичкой, ни девушкой легкого поведения на последних фотографиях с детьми — их я смотрю на компьютерном мониторе, сняв заляпанные грязью ботинки и пройдя через маленькую гостиную в крошечную детскую. Пушистая кошка с красивым дымчатым оттенком принимается чесать когти об мою брючину. Наверное, Наташе хочется не столько показать снимки племянников мне, сколько самой еще раз посмотреть на них, улыбающихся, ярко одетых, явно чувствующих себя любимыми детей. На надгробные памятники Света ставить их фотографии не захотела: «Если я буду видеть их глаза, я вообще никуда оттуда не уйду». Мертвыми своих детей мать не видела, забирать их из морга ездила Наташа. Тела их совсем не обгорели, они просто задохнулись угарным газом, и Наташа жалеет, что так хотела погладить их тогда в морге, но не смогла, посчитала неуместным, что ли. Погладить по щеке она смогла только старика-гробовщика, у которого забирала три маленьких гроба.

Деревенская общественность не одобряла присутствие Светы на похоронах собственных детей, девушка не считала нужным скрывать свое прошлое, и теперь мало у кого из жителей Хапо-Ое хватает терпимости не считать ее виновной в трагедии или понять, что если она и виновата, то уже и так получила свою высшую меру наказания. Через два дня после гибели детей кто-то подошел к Наташе в автобусе и спросил: «А правда, что Светка полила своих детей бензином из канистры и подожгла?» Понятно, почему Наташа со Светой не захотели хоронить детей на местном кладбище, отвезли их чуть подальше, на Красную Горку, чтобы односельчане не тыкали пальцами: а это дети, которые у матери-наркоманки сгорели.

Наташа не отрицает халатности и легкомыслия невестки, порхающей по жизни, как мотылек. Когда Света ждала первого ребенка, рождение близнецов стало для нее неожиданностью, девочку попросту было негде положить, и Наташа забрала Алису и держала у себя месяцев до четырех, пока ребенок не начал узнавать маму. Любимцем Светы был Максим, она мечтала, что из него вырастет мужчина, который будет ее защищать: на других мужчин особой надежды у нее, наверное, уже не было. Когда Света забеременела третьим ребенком, Наташина семья предлагала ей денег на аборт, но Света хотела рожать.

17 сентября Света пришла с ночной смены в 8 утра, помылась и легла спать. Проснулась она от запаха дыма, наполнившего комнату. Двух старших детей Света увидела сразу — они лежали в ногах ее кровати, а младшей Вики нигде не было. От испуга и растерянности Света не заметила, что на самом деле Вика спала у нее под боком. Возможно, если бы мать сразу схватила и вытащила на улицу тех детей, которых видела, она успела бы спасти хотя бы двоих, но она бросилась искать Вику сначала в детской кроватке, потом в другой комнате. Дым уже был такой густой, что на расстоянии вытянутой руки Свете было не разглядеть собственной ладони. В общем, вернуться за детьми она не успела. Последнее, что она помнит, — вопрос Максима: «Мам, ты вернешься?» Приехавшие пожарные за детьми в огонь тоже не полезли, а может, действительно было уже поздно. Наташа показывает мне белые трусы и синюю майку, в которых погибла Вика, даже после стирки они все еще пахнут дымом. Потом Наташа искала на пепелище любимую Викину куклу, но не нашла.

Считается, что в кирпичном доме на Шоссейной улице, где случился пожар, живут в основном благополучные и зажиточные по местным меркам люди, искренне не понимавшие, зачем Света плодит нищету. Возле дома припаркована пара иномарок, на некоторых окнах сверкают белизной новые стеклопакеты, а за ними на фоне чистенького тюля — горшки с геранью и вазы с сухими оранжевыми «фонариками». За стеклами сгоревшей квартиры — чернота, под окнами свален обгоревший хлам. Когда Наташа последний раз была здесь, она видела оставшуюся от Вики игрушечную коляску, которую она мне показывала на фотографиях, но теперь ее нет.

Если Наташа в чем-то и винит свою золовку, то в том, что она слишком любила своих детей, чтобы их как следует воспитывать: «Ей же был знак, было предупреждение. За три дня до этого Максим поджег игрушки. Надо было его так наказать, чтобы он больше к спичкам никогда не притронулся». Может, это и помогло бы, но тут можно перечислить бесконечное множество всяких «если бы». Конечно, ничего бы не случилось, если бы Сильва Семеновна в тот день была дома, а не уехала по каким-то родственным делам. Наверное, риск был бы не так велик, если бы Светины дети были в детском саду — в детский сад в Хапо-Ое большая очередь, Свете оставалось ждать совсем немного.

После похорон Наташа забрала Свету жить к себе. «Как мне жить с этим?» — спросила Света золовку. «У тебя два пути, — ответила та. — Ты можешь найти способ уйти из жизни, но тогда ты никогда не встретишься со своими детьми, которые сейчас в раю. А можешь продолжать жить». И Света продолжает жить. В удачный день зарабатывает на рынке до 500 рублей, хозяйка ею довольна. Уезжать из Хапо-Ое она не собирается, хотя жить ей негде, кроме как на кресле-кровати у Наташи. Иногда она остается ночевать в Петербурге у отца, иногда ночует у кого-нибудь из подруг в Хапо-Ое (на всякий случай по-детски обманывая Наташу, что была у отца). Наташа тоже работает: ездит на мопеде в соседнее Мяглово мыть полы в двух магазинах — в день выходит 35 рублей. «Я когда собираюсь на работу, говорю: ну, я поехала за своими двумя батонами — что еще на эти деньги купишь». Зато в 12 дня она уже свободна и может заниматься детьми. Семью с двумя дочками-погодками поддерживает муж — стропальщик на деревообрабатывающем комбинате. Он намного старше Наташи, ему 48, и она чувствует, что скоро ей придется переложить проблему заработка с его плеч на свои — предложения о работе у Наташи есть, но сначала надо получить образование, и какие-то подвижки в этом плане уже наметились, но пока, до лета, Наташа собирается перекантоваться мытьем полов.

В маленьком совхозном доме, где, кроме Наташиной семьи, живут еще несколько, в том числе одна с грудным ребенком, в начале ноября отопления нет и не предвидится — проржавела труба. Наташа пользуется обогревателями, постоянно думая о том, что и в их доме может случиться пожар, тем более что соседи собираются зимой вообще отапливать квартиру газовыми баллонами. Ванны в квартире нет, поэтому Наташины дочки ездят мыться к тетке в соседний город. Жители Хапо-Ое вообще много ездят по окрестностям: кто-то на работу, кто-то за героином и «спидами». Раньше наркотики можно было купить и прямо в Хапо-Ое, но местным женщинам удалось выжить торговцев, и теперь страждущим приходится ездить во Всеволожск, а чаще передвигаться по обочине пешком, экономя на автобусе, чтобы хватило на дозу. В общем, все, как везде, но когда об этом спокойно рассказывает сильный, умный и адекватный человек, живущий в этих обстоятельствах и принимающий их не как наказание, а как объективную данность, в которой ему нужно выгородить жизненное пространство для себя и своих близких, это звучит совершенно иначе, чем истерические всхлипы телекорреспондента, кошмарящего зрителя страшилками из жизни «простого народа».

Закончить разговор с Наташей мне так же трудно, как и начать: она меньше всего выглядит человеком, которому нужны слова сочувствия и утешения, и меньше всего вызывает жалость. Я мнусь на крыльце, пытаясь не ляпнуть какую-нибудь пошлость, но у меня не получается: «Такие вещи, они… Ужасно звучит, но они закаляют, наверное». «Все расставляют по своим местам», — уточняет Наташа и запирает за мной дверь.

Версия для печати

комментарии:

Доступные теги: <b>, <i>, <u>, <p>

Имя

Сообщение