Лирика

* * *
Учебники литературы — как и прежде, источник чистой радости. В учебнике для 10 класса читаю: «В последние годы жизни Толстой нес тяжкий крест напряженной духовной работы». То есть напряженная духовная работа — путь на Голгофу. Где невинное косноязычие, а где этическая установка? Дети, разумеется, предпочтут второе.

* * *
Пенсионерки обсуждают миллионершу, завещавшую двенадцать миллионов собачке, а родственникам — фигу. Никаких классовых негодований, полное одобрение: плюнула в морду наследникам (нахлебникам, сволочам). «А я бы на ее месте!» — и перечисление тех, кого хорошо бы проучить. Одна проучила бы мужа, племянника и двоюродную сестру, другая — дочь, третья, совсем одинокая, — дальнородственного милиционера, снимающего комнату за продукты, так он эти продукты сам и жрет, а как выгонишь? Страшно, у него погоны и кобура.
Собак они дружно не любят, зато у всех есть коты.

* * *
Смешные, но пламенные споры вокруг возрожденного — или новорожденного — Царицына. «Академическое сообщество оскорблено, ах. А когда в парке помойка была, оно чесалось, академическое сообщество?» Граждане готовы полюбить Лужкова, добрым словом вспомнить Ресина, простить Церетели и башню «Федерация». Лишь бы не возвращалась помойка, разруха, вся эта аутентичность.

* * *
Обиженное:
— Какое безобразие, какое глумление — пять процентов! А в ларьке четыре процента — двадцать рублей. Дочка звонила с юга, просила положить пятьсот рублей, про комиссию не сказала, такие деньги — еще и комиссия…

Даму средних лет, скромно и строго одетую, с педагогическим начесом, озадачили проценты в «ларьке» (киоске мобильной связи), но в автомате, как оказалось, еще дороже. Идет обратно за триста метров — экономить пять рублей, минуту разговора. Жесточайшая арифметика; но из нее, похоже, и вырастает какое-то условное благополучие, социально пристойный уровень потребления (телефон, юг для дочки), «не хуже, чем у других».

* * *
На Карельском перешейке показывают красивую дачу.
— Это построила ведущая Первого канала, о-эр-тэ. — Местный житель с удовольствием называет незнакомую фамилию.
— Нет там такой, это питерского канала ведущая.
— А я говорю, есть! Федеральная ведущая построила!
Хочется, чтобы соседка была — федеральная. И как возразишь?

* * *
Раритетная линдуловская лиственничная роща под Выборгом: стенды, охрана, толпа незадумчивых финнов. Очень чисто, но в глубине аллеи, вокруг беседки — несколько окурков, пластиковая бутылка, и на фоне общей стерильности это режет глаз. Один из экскурсантов перехватывает мой взгляд и говорит быстро, раздраженно: «Только не надо о русском свинстве, о финском свинстве. Не надо о культуре поведения! Надо ставить урны, культура — это урны, это емкости, чтобы было куда. А не курить, не пить воду, не дышать — это не культура, а лагерь, понимаете? лагерь!» В голосе звенит истерическая нота, он выдыхает, достает «Приму» и демонстративно закуривает.

* * *
Попутчик в купе безмятежно снимает пиджак, рубашку, надевает майку и почему-то надушенные носки.
Соседка, лет шестидесяти, не выдерживает:
— Молодой человек! Ну попросили бы нас выйти…
Молодому хорошо за сорок. Он простодушно удивляется:
— Я же не женщина! Мне-то чего стесняться?
В самом деле: по бытовым нормам предместья обнаженный до пояса не считается раздетым. Голубая бельевая майка, треники, домино…
— А кто же вы тогда? Может, мужчина? — ядовито спрашивает попутчица.
— Ну вы и хамка, — удивляется он.
Замолкает, надувается, смотрит в окно. Снизу, от носков, идет парфюмерное облако.

* * *
Первокурсница про свою группу:
— Синие волосы, просто розовые волосы, ярко-ярко розовые. Дреды такие… зеленые. Я стою совсем-совсем простая, то есть нормальная. Не эмо, не гот, не гламурщица, — да я вообще существую или нет?

* * *
В Липецке провели акцию «Пацаны, разоружайтесь!». Мальчикам предложили обменять агрессивные (милитаристские) игрушки — танки-самолеты-автоматы — на хорошие книжки: Пушкин, Эдуард Успенский, Маршак, Алексей Толстой… Это книжки высокой нравственности, считают педагоги, они воспитывают в детях лучшие качества (особенно кот Матроскин). А потом «пацанов» пригласят на читательскую конференцию, где они поделятся мыслями о высоком, то есть прочитанном.

Неизвестно, каковы результаты акции, но куда еще, в какие бездны прыгнет душой исполненный полет педагогической инициативы? От какого лютого безделья рождаются такие проекты? Страшно подумать. Все кажется, что просветительская сусальная пошлость «задумок» и «придумок» совсем уже не имеет шансов, однако — цветет и пахнет и превосходно сочетается с кошмарной фамильярностью.

* * *
— А Паваротти умер? — спрашивает продавщица в сигаретном ларьке.
— Наверное, — говорю.
— Господи, у всех спрашиваю. Ведь все такие по три раза умирают, сперва по ошибке, потом по правде. Ельцин три раза умирал, Горбачев, Майя Плисецкая, дай им Бог здоровья. А Паваротти — неужели с первого раза?

Вернувшись домой, прочитала в топе яндексовских новостей, что заканчивается похоронная церемония в городе Модеме. Какая красноречивая опечатка.

* * *

Два десятка молодых жителей Череповца два года выходили в интернет под учетной записью Промэнергобанка — а материальный ущерб банку составил всего 13 тысяч рублей. Похвальная застенчивость. Все-таки жители провинции какие-то более совестливые, что ли: можно представить, как оторвались бы московские мошенники.

* * *

Почти во всех школах с этого года ввели школьную форму, для московских школ ее шьет «Смена». Форма в целом неплохая, много моделей, и есть из чего выбирать. Однако понятно же, что дети не будут ее носить в течение года, и нет никаких механизмов, чтобы заставить их делать это. Но главное, конечно, — чтобы купили, в противном случае родитель, отказавшийся от вмененного расхода, будет считаться нелояльным по отношению к школе. Врачи выписывают при простейшем ОРВИ антибиотик за 400 рублей, школа требует форму за две тысячи: куда податься бедному обывателю? В нынешнем году средняя по стране сумма подготовки ребенка к Первому сентября составила 7 500 рублей, и как выкрутились, например, жители безденежных деревень, понять невозможно.

* * *

Парочка студенческого вида, подсчитав десятки, выяснила, что на вторую чашку эспрессо уже не хватит. Сообщают об этом официантке, извиняются. Она пожимает плечами, забирает чашку и безмятежно выливает ее в раковину.
— Вот он, хищный капитализм, — комментирует покрасневший юноша. — Так в Америке целые урожаи уничтожают, труд миллионов людей.
— Да ну, — отвечает девочка. — Ей уже тридцатник, не меньше. Это она от зависти, ты разве не видишь?

Евгения Долгинова

Версия для печати

комментарии:

Доступные теги: <b>, <i>, <u>, <p>

Имя

Сообщение